"На берегу"
Nov. 27th, 2011 01:45 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
humorableМоя мама и ее брат уснаследовали от бабушки умение писать, в особенности описывать.
Но если я не могу обойтись без украшательства и эмoциональных излияний , то мама и дядя Витя стараются быть честными.
Дядя Витя наиболее точен, и оттого всякие забавные ситуации в его непредвзятом изложении выглядят совсем сюрными.
Он написал несколько больших документальных повестей-воспоминаний о работе, о жизни, о работе в Иране.
А последнее сочинение - "На берегу" - посвящено месту, где они с мамой провели свое детство - винодельческой опытной станции под названием "Институт Таирова". Я как-то давала ссылку на альбом фотографий, сделанный им вместе с дочерью.
Все детство мама мне рассказывала разные истории, связанные с Институтом.
Так что определенные имена и фамилии въелись в память, без всякой связи с реальными людьми.
Из дядиной летописи узнаю, кто есть кто, и подоплеку разных событий в жизни нашей семьи...
Например, французы.
О них бабушка рассказывала, какие они были милые. И об "австрияках", подчеркивая, что они "совсем другие" , не такие , как немцы.
Я потом все думала, откуда взялись иностранцы в Одессе, да еще разнообразные, да еще в каких-то количествах.
Сейчас я знаю:
"Сразу после войны в Черноморке устроили лагерь для «перемещенных лиц». Это были иностранцы, захваченные немцами в плен и содержавшиеся в лагерях. Наши войска их освободили, но не распустили по домам, а посадили в свои лагеря. Зачем? Предположений много, а ход мысли спецслужб неисповедим.
Условия жизни в немецком плену были несравненно лучше, чем у советских людей, здесь их тоже не угнетали. Они получали приличные продовольственные пайки, по-моему, по линии международного Красного Креста.
В институте, как и везде, не хватало рабочих рук. Поехали, поговорили с начальством лагеря. И несколько десятков человек стали ежедневно приезжать на работу. Это были французы. Хорошие, веселые ребята. Перезнакомились с местными девчатами. Выступили с самодеятельным концертом. Дети беззастенчиво выпрашивали у них пайковой шоколад. Мне кажется, их даже не конвоировали. Мои родители говорили по-французски, отец получше, и частенько выступали в качестве переводчиков. Появились знакомые, заходили к нам домой.
Осенью стало известно, что французов будут отправлять на родину. Все радовались, они сами в ожидании встречи с Отечеством, мы – за них, хотя расставаться жаль. Двое из них пожелали остаться в Союзе. У одного, по имени Андре, мать была украинка из Винницы. Перед началом войны, мне кажется, она поехала навестить оставшихся в СССР родственников и пропала. Андре успел хорошо подружиться с одной гарной дивчиной. Второй, Лоран, был когда-то женат на эстонке.
Командование лагеря сказало, что ничего сделать не может, всё это решается где-то на другом уровне. Но какой-то запрос был сделан, им отказали. Тогда ребята просто сбежали, чуть ли не из поезда. Жили в институте нелегально. Оба были автомеханиками, собирали в боксе по частям трофейную легковую машину. Но однажды приехал начальник лагеря, майор или подполковник, не помню, и, чуть ли ни с извинениями, увез беглецов.
На прощанье Андре подарил нашей семье медальку из алюминиевого сплава. Он сказал, что она была прибита к его танку, он забрал ее с собой, когда танк был выведен из строя. На медали был изображен человек, несущий на спине ребенка, по кругу выбита надпись. Став старше, я выяснил, что это Св. Христофор, подпись на польском (!) языке гласила, что он является покровителем автомобилистов. Может быть, родители не совсем верно поняли рассказ Андре? Когда у нас появилась своя машина, медаль в качестве талисмана была подвешена на зеркале заднего вида. На память от Лорана осталась книга, американский детектив карманного размера....
....Позже в институте работала еще одна группа военнопленных. Формально это были враги, солдаты стран-саттелитов гитлеровской Германии – мадьяры, кажется, румыны, австрияки. У нас их называли коротко: «турки». Жили в Красном уголке, охрана была чисто символической. Они свободно перемещались по территории, ходили в окрестные села, где меняли всякую мелочь (портсигары, плетеные брючные ремни, зажигалки, губные гармошки) на еду. Потом и они убыли восвояси.
Как раз в это время по нашим местам совершал поездку Н.С.Хрущев, тогда хозяин Украины, первый секретарь ЦК компартии республики. Его сопровождала свита руководителей и общественных деятелей республиканского и областного уровней. Он выразил намерение посетить институт. Срочно отправили бригаду засыпать колдобины и хотя бы немного подравнять дорогу по дамбе через лиман от М. Аккаржи.
Кавалькада машин въехала во двор и остановилась около винподвала. Из сопровождающих помню одесских боссов, будущего Министра обороны СССР, тогда еще не маршала, А.А.Гречко, официального партийно-правительственного писателя и драматурга Александра Корнейчука и его жену писательницу Ванду Василевскую. Дети побежали к гостям с цветами. Моя четырехлетняя сестра со словами «На!» сунула букет Василевской.
Послевоенный Хрущев был мало похож на всем известного позже властителя великой державы, который колотил ботинком по столу во время заседания Генеральной Ассамблеи ООН и грозил миру показать кузькину мать. Просто уважаемый человек, генерал, член Военного Совета фронта, о его подписях на расстрельных списках еще ничего не было известно. Почти худощав и с волосами на голове.
Гости посидели в винподвале, закусили жареной картошкой (тогда большое лакомство!) и вышли поговорить с народом. В качестве такового были назначены наши французы, которых построили на ступеньках Маленькой террасы. Никита Сергеевич мило с ними побеседовал. Переводил отец. Спрашивал, кто есть кто по профессии. Один ответил «суфлё». Услышав, Корнейчук начал трясти ему руку: «Вы суфлер, а я драматург! Мы оба связаны с театром, коллеги!». Советскому деятелю культуры, не знавшему ни одного языка кроме родного, невдомек было, что по-французски “souffleur” значит «стеклодув».
Французы остались очень довольны встречей: такие важные господа запросто с ними говорили и даже пожимали руку."
Но если я не могу обойтись без украшательства и эмoциональных излияний , то мама и дядя Витя стараются быть честными.
Дядя Витя наиболее точен, и оттого всякие забавные ситуации в его непредвзятом изложении выглядят совсем сюрными.
Он написал несколько больших документальных повестей-воспоминаний о работе, о жизни, о работе в Иране.
А последнее сочинение - "На берегу" - посвящено месту, где они с мамой провели свое детство - винодельческой опытной станции под названием "Институт Таирова". Я как-то давала ссылку на альбом фотографий, сделанный им вместе с дочерью.
Все детство мама мне рассказывала разные истории, связанные с Институтом.
Так что определенные имена и фамилии въелись в память, без всякой связи с реальными людьми.
Из дядиной летописи узнаю, кто есть кто, и подоплеку разных событий в жизни нашей семьи...
Например, французы.
О них бабушка рассказывала, какие они были милые. И об "австрияках", подчеркивая, что они "совсем другие" , не такие , как немцы.
Я потом все думала, откуда взялись иностранцы в Одессе, да еще разнообразные, да еще в каких-то количествах.
Сейчас я знаю:
"Сразу после войны в Черноморке устроили лагерь для «перемещенных лиц». Это были иностранцы, захваченные немцами в плен и содержавшиеся в лагерях. Наши войска их освободили, но не распустили по домам, а посадили в свои лагеря. Зачем? Предположений много, а ход мысли спецслужб неисповедим.
Условия жизни в немецком плену были несравненно лучше, чем у советских людей, здесь их тоже не угнетали. Они получали приличные продовольственные пайки, по-моему, по линии международного Красного Креста.
В институте, как и везде, не хватало рабочих рук. Поехали, поговорили с начальством лагеря. И несколько десятков человек стали ежедневно приезжать на работу. Это были французы. Хорошие, веселые ребята. Перезнакомились с местными девчатами. Выступили с самодеятельным концертом. Дети беззастенчиво выпрашивали у них пайковой шоколад. Мне кажется, их даже не конвоировали. Мои родители говорили по-французски, отец получше, и частенько выступали в качестве переводчиков. Появились знакомые, заходили к нам домой.
Осенью стало известно, что французов будут отправлять на родину. Все радовались, они сами в ожидании встречи с Отечеством, мы – за них, хотя расставаться жаль. Двое из них пожелали остаться в Союзе. У одного, по имени Андре, мать была украинка из Винницы. Перед началом войны, мне кажется, она поехала навестить оставшихся в СССР родственников и пропала. Андре успел хорошо подружиться с одной гарной дивчиной. Второй, Лоран, был когда-то женат на эстонке.
Командование лагеря сказало, что ничего сделать не может, всё это решается где-то на другом уровне. Но какой-то запрос был сделан, им отказали. Тогда ребята просто сбежали, чуть ли не из поезда. Жили в институте нелегально. Оба были автомеханиками, собирали в боксе по частям трофейную легковую машину. Но однажды приехал начальник лагеря, майор или подполковник, не помню, и, чуть ли ни с извинениями, увез беглецов.
На прощанье Андре подарил нашей семье медальку из алюминиевого сплава. Он сказал, что она была прибита к его танку, он забрал ее с собой, когда танк был выведен из строя. На медали был изображен человек, несущий на спине ребенка, по кругу выбита надпись. Став старше, я выяснил, что это Св. Христофор, подпись на польском (!) языке гласила, что он является покровителем автомобилистов. Может быть, родители не совсем верно поняли рассказ Андре? Когда у нас появилась своя машина, медаль в качестве талисмана была подвешена на зеркале заднего вида. На память от Лорана осталась книга, американский детектив карманного размера....
....Позже в институте работала еще одна группа военнопленных. Формально это были враги, солдаты стран-саттелитов гитлеровской Германии – мадьяры, кажется, румыны, австрияки. У нас их называли коротко: «турки». Жили в Красном уголке, охрана была чисто символической. Они свободно перемещались по территории, ходили в окрестные села, где меняли всякую мелочь (портсигары, плетеные брючные ремни, зажигалки, губные гармошки) на еду. Потом и они убыли восвояси.
Как раз в это время по нашим местам совершал поездку Н.С.Хрущев, тогда хозяин Украины, первый секретарь ЦК компартии республики. Его сопровождала свита руководителей и общественных деятелей республиканского и областного уровней. Он выразил намерение посетить институт. Срочно отправили бригаду засыпать колдобины и хотя бы немного подравнять дорогу по дамбе через лиман от М. Аккаржи.
Кавалькада машин въехала во двор и остановилась около винподвала. Из сопровождающих помню одесских боссов, будущего Министра обороны СССР, тогда еще не маршала, А.А.Гречко, официального партийно-правительственного писателя и драматурга Александра Корнейчука и его жену писательницу Ванду Василевскую. Дети побежали к гостям с цветами. Моя четырехлетняя сестра со словами «На!» сунула букет Василевской.
Послевоенный Хрущев был мало похож на всем известного позже властителя великой державы, который колотил ботинком по столу во время заседания Генеральной Ассамблеи ООН и грозил миру показать кузькину мать. Просто уважаемый человек, генерал, член Военного Совета фронта, о его подписях на расстрельных списках еще ничего не было известно. Почти худощав и с волосами на голове.
Гости посидели в винподвале, закусили жареной картошкой (тогда большое лакомство!) и вышли поговорить с народом. В качестве такового были назначены наши французы, которых построили на ступеньках Маленькой террасы. Никита Сергеевич мило с ними побеседовал. Переводил отец. Спрашивал, кто есть кто по профессии. Один ответил «суфлё». Услышав, Корнейчук начал трясти ему руку: «Вы суфлер, а я драматург! Мы оба связаны с театром, коллеги!». Советскому деятелю культуры, не знавшему ни одного языка кроме родного, невдомек было, что по-французски “souffleur” значит «стеклодув».
Французы остались очень довольны встречей: такие важные господа запросто с ними говорили и даже пожимали руку."
