Patersbeer

Посвящается  flying_cheetah


Лекцию о пиве читал мальчишечка, абсолютно чокнутый, по имени Ли.
Он преподаватель истории и фанатик пива. Работал на пивоварнях в Бельгии и Франции. Раз в полгода он навещает Англию, по которой все остальное время скучает. Такой вот веселый, разговорчивый лунатик.
И вот он рассказывает о монахах-траппистах, которые приготовляют много-много лет знаменитое пиво.
В основном , это монахи-молчальники, такие же , как в Латруне.
Трогательная часть истории, не подкрепленная Интернетом - во всяком случае, мои поверхностные поиски остались безрезультатными.
Раз в году есть период , когда этим монахам запрещается еда и питье - любое- кроме их собственного пива- правда, столового варианта, не такого крепкого, как quadrupel. Зато: им разрешается разговаривать.
Представьте себе лепет тех, кто молчит весь год, а про себя старается лишь читать молитвы.
Насколько трогательно, по-вудстокски, звучат, наверно, их разговоры. Слабее чириканья? Нежнее бряцанья арфы?
Хвалы и самобичевания, и робкий рык по мере осознания своей силы, и, наверное, песнопения.
А когда разрешение на болтовню истекает вместе с пивом, какими унылыми и беспомощными они должны казаться сами себе в период ломки...

Я пристрастилась к аббатскому пиву давно, не зная об этой истории. Тоже лепечу в эйфории глупости и чувствую себя в раю.

Patersbeer

Посвящается  flying_cheetah


Лекцию о пиве читал мальчишечка, абсолютно чокнутый, по имени Ли.
Он преподаватель истории и фанатик пива. Работал на пивоварнях в Бельгии и Франции. Раз в полгода он навещает Англию, по которой все остальное время скучает. Такой вот веселый, разговорчивый лунатик.
И вот он рассказывает о монахах-траппистах, которые приготовляют много-много лет знаменитое пиво.
В основном , это монахи-молчальники, такие же , как в Латруне.
Трогательная часть истории, не подкрепленная Интернетом - во всяком случае, мои поверхностные поиски остались безрезультатными.
Раз в году есть период , когда этим монахам запрещается еда и питье - любое- кроме их собственного пива- правда, столового варианта, не такого крепкого, как quadrupel. Зато: им разрешается разговаривать.
Представьте себе лепет тех, кто молчит весь год, а про себя старается лишь читать молитвы.
Насколько трогательно, по-вудстокски, звучат, наверно, их разговоры. Слабее чириканья? Нежнее бряцанья арфы?
Хвалы и самобичевания, и робкий рык по мере осознания своей силы, и, наверное, песнопения.
А когда разрешение на болтовню истекает вместе с пивом, какими унылыми и беспомощными они должны казаться сами себе в период ломки...

Я пристрастилась к аббатскому пиву давно, не зная об этой истории. Тоже лепечу в эйфории глупости и чувствую себя в раю.

Et in Arcadia Ego

Я прочитала сладкие и щемящие воcпоминания Марины shkripka  и , конечно, бросилась писать свои.
Но у меня не выходит.
Во-первых,  не умею описывать природу. Как бы я ни старалась, все равно получается о людях. И о еде, и об одежде, и о кино, и о книгах.
О том, что сопутствует людям.
B художественных альбомах, между прочим, пейзажи находятся обычно в конце.
Родители, в природу влюбленные, меня осуждали. Сами они только и искали, что зону, куда уходили по возможности.
Но были дети, а детей принято было возить к морю. А на море была дача, правда, не наша, а теток.
И потому каждый год, немудрящим образом, без планирования и сомнений, куда поехать - туда? или, может, туда? - мы садились в переполненный дизель, на неудобные деревянные скамейки и ехали в Одессу.


Поезда брали штурмом, подсаживая детей через окна, чтобы занять места.
Сначала я с интересом смотрела в окно, восторгаясь коровами и лошадьми ( своим детям я показываю верблюдов и ослов ), потом надоедало, и я только отмечала знакомые названия и ориентиры.
Переезд через Днестр и Бендерская крепость на обрыве. Первая настоящая крепость,над рекой, вызывающая смутные грезы о прошедшем и радость осознания подлинности: - да, то, о чем пишут в книгах, когда-то было...

( Read more... )

Длинные сады карликовых яблонь , называемых "пальметными" , в районе Тирасполя, который казался всегда серым, расстроенным из-за потерянной славы.
Выкрашенный лазурью привокзальный домик на станции Раздельная.
Остаток лазури,( как кусочек неба) на современной фотографии расстрогал - из-за него и помещаю ее сюда: гордая своей памятью!



Поезд стоял там чуть дольше, и все, что я видела в течение получаса - бабок с ведрами, полными яблок. Они сидели равнодушно и разочарованно , не глядя в окна поездов, не крича "Купите яблочки". Никто и не покупал.
Станция Варница, которую я вспоминаю, когда слышу "Варна". Потому и не хочу ехать в Болгарию.
Cтанция Кучурган - конечно, похожая на кочергу - слово коричневого цвета.

Степная дорога, наивная, без претензий, готовая к миру, войне, туркам, генералу Лебедю. Вялая и теплая - такой она предстaвляется в воспоминаниях.
И, почему-то всегда в сумерках мы приезжаем в Одессу.
я уже замучила родителей своими "Еще долго?",  и мне велено отсчитать пятнадцать минут по секундам.
Машинист объявляет: "Следующая станция - Одесса-мама".
Он, конечно, так не говорит. Имеется в виду  станция "Одесса главная".
Но я все годы слышала "мама" и совсем не удивлялась. Ведь одесситы беспредельны в своем нежном патриотизме.
Папа с мамой (не просто одесситы, а даже родившиеся в одном и том же роддоме - конечно, на Дерибасовской угол Ришельевской) воспитывали меня в благоговейном отношении к этому городу.
Поэтому, с одной стороны я была очарована легендой -  Дюк, Oперa , Пассаж, львы с облупленными носами, часы на Французском бульваре, исполнявшие "Когда я пою.." из "Белой акации".
С другой стороны, я чувствовала явно обделенной местом рождения, и зарождался патриотизм к провинциальному "белому городу", "цветку из камня", как баззастенчиво врала София Ротару.
Особенно, когда родители критиковали его в стиле:
- Разве это цирк?
И т.д. - по анекдоту.


Городская квартира теток  находилась в центре Одессы , на Соборной площади.
Окна глядели в спину губернатору Воронцову, окруженнoмy чугунными цепями. Такими же чугунными были перила широченной лестницы.
я несколько дней пыталась найти этот дом на чужих фотографиях в Интернете, не помня даже точного адреса.
И ничего не находила.
И как теперь это часто бывает, вдруг - в альбоме у незнакомого одессита ( его зовут Юрий Парамонов, и он много пишет и публикует об Одессе) я вижу
( Read more... )

Нет в живых никого из обитателей квартиры, и я там была в последний раз в возрасте лет восьми-девяти, наверное.
Теперь я знаю, что это дом Пaпудова.
Все в этой квартире   было "чугунным", громоздким, тяжелым. Потолки, уходящие в никуда.
Kомнаты неправильной формы, коридоры, по которым катались на велосипеде. Кухня на антресолях - вообще, нечто из другого мира...
Квартира в доме на Соборке  запомнилась холодом, потертыми кожаными креслами, которые составляли  для меня в кровать. Лежа в креслах, я видела пятиугольный потолок и портрет хозяйки под потолком - высоко-высоко. Вся огромная квартира принадлежала когда-то ей одной и ее мужу, известному хирургу и паталогоанатому. Затем она стала вроде как коммуналкой, но жили там по-прежнему все родственники: сестра с племянницей, сын с женой и дочерью - дальше не буду утомлять - и т.д.
Таким образом, я беспрепятственно передвигалась по широким коридорам, хоть и побаивалась темноты. Двери всегда были плотно затворены, а свет, конечно, экономили. Но за любой дверью меня привечали, усаживали и беседовали. Xотя между собой нередко конфликтовали и жаловались нам с бабушкой на происки и козни, учиненные различными ветвями семейного древа.
Чудесные вещи : высокая качалка, с залихватски-длинными полозьями, пианино, комоды, в которых можно было и переночевать при случае.
И oгромные зеркала, давшие пищу  ночным кошмарaм.

Но летом мы там не бывали никогда. Наверное, некому было даже нас принять.
Поэтому, пройдя сквозь вокзал,  выходили на брусчатую привокзальную площадь под названием Куликово поле (и на уроках истории я тоже представляла битву именно на этой мощеной площади),  ехали к сначала к папиной тетке, на улицу Хворостина, бывшую Прохоровскую, проще говоря, на Молдаванку.
Там жила моя прабабушка Бeтя, с папиной стороны.
В четырехлетнем, наверно, возрасте меня привезли знакомиться.
Помню ощущение жуткой неловкости. И ,как, oтойдя к окну, отвернулась, не желая разговаривать с чужой белоголовой старушкой.. Прабабушка улыбалась и ко мне не приставала. Так я стояла  у низкого старого окна, смотрела на мостовую  и прохожих.
И больше я прабабушку Бетю никогда не видела.

"Три красавицы-сестры
 Шли по улица-а-ам Мадрида,
Донья Клара, Донья Роз
И красавица Флорида"

Клара и Роза - так звали двух дочерей прабабушки Бети.
Третья - та, что так тепло принимала   - Фрима, она же Фрума, она же Фомарь, и, как оказалось, Тамар.

Это была коммуналка, настоящая, где в туалете на гвоздях висели унитазные круги и тетя Фрима тоже жаловалась на соседку.
Жареная рыбка, степные помидоры "бычье сердце" с лучком и коричневым,  "семечковым" маслом, кекс "лейкех" на сгущенке, из печки "Чудо".
Переночевав на раскладушкax , мы садились на трамвайчик и ехали с чемоданами в Аркадию, к маминым теткам.

Понятно, что слова из романса Полины и Лизы "...в Аркадии счастливой..."  тоже вызывали ассоциации с  дачным oдесским районом.
Мы довольно долго шли по зеленым дорожкам от седьмой станции Фонтана. По мере отдаления от трамвайной остановки воздух становился все тише и, наконец, погружал в уже совсем бесшумную летнюю быль.
Дачи скрывались за виноградной крепкой зеленью; частный сектор на выпячивал богатств наружу, какими скромными они бы ни были. 
  Bот, cловно, в тон винограду, зеленая масляная калитка, запертая на ржавый засов. Просунув руку в специальную дырку, мы легко отодвигаем засов и входим.
И всегда одинаковый прием:
Никого нет.
От внезапной темноты зелени я теряюсь.
Тень распространяeт волшебно - неестественную прохладу, и медленно подойдя к веранде, я уже чувствyю  себя в книге.

Продолжение завтра

Et in Arcadia Ego

Я прочитала сладкие и щемящие воcпоминания Марины shkripka  и , конечно, бросилась писать свои.
Но у меня не выходит.
Во-первых,  не умею описывать природу. Как бы я ни старалась, все равно получается о людях. И о еде, и об одежде, и о кино, и о книгах.
О том, что сопутствует людям.
B художественных альбомах, между прочим, пейзажи находятся обычно в конце.
Родители, в природу влюбленные, меня осуждали. Сами они только и искали, что зону, куда уходили по возможности.
Но были дети, а детей принято было возить к морю. А на море была дача, правда, не наша, а теток.
И потому каждый год, немудрящим образом, без планирования и сомнений, куда поехать - туда? или, может, туда? - мы садились в переполненный дизель, на неудобные деревянные скамейки и ехали в Одессу.


Поезда брали штурмом, подсаживая детей через окна, чтобы занять места.
Сначала я с интересом смотрела в окно, восторгаясь коровами и лошадьми ( своим детям я показываю верблюдов и ослов ), потом надоедало, и я только отмечала знакомые названия и ориентиры.
Переезд через Днестр и Бендерская крепость на обрыве. Первая настоящая крепость,над рекой, вызывающая смутные грезы о прошедшем и радость осознания подлинности: - да, то, о чем пишут в книгах, когда-то было...

( Read more... )

Длинные сады карликовых яблонь , называемых "пальметными" , в районе Тирасполя, который казался всегда серым, расстроенным из-за потерянной славы.
Выкрашенный лазурью привокзальный домик на станции Раздельная.
Остаток лазури,( как кусочек неба) на современной фотографии расстрогал - из-за него и помещаю ее сюда: гордая своей памятью!



Поезд стоял там чуть дольше, и все, что я видела в течение получаса - бабок с ведрами, полными яблок. Они сидели равнодушно и разочарованно , не глядя в окна поездов, не крича "Купите яблочки". Никто и не покупал.
Станция Варница, которую я вспоминаю, когда слышу "Варна". Потому и не хочу ехать в Болгарию.
Cтанция Кучурган - конечно, похожая на кочергу - слово коричневого цвета.

Степная дорога, наивная, без претензий, готовая к миру, войне, туркам, генералу Лебедю. Вялая и теплая - такой она предстaвляется в воспоминаниях.
И, почему-то всегда в сумерках мы приезжаем в Одессу.
я уже замучила родителей своими "Еще долго?",  и мне велено отсчитать пятнадцать минут по секундам.
Машинист объявляет: "Следующая станция - Одесса-мама".
Он, конечно, так не говорит. Имеется в виду  станция "Одесса главная".
Но я все годы слышала "мама" и совсем не удивлялась. Ведь одесситы беспредельны в своем нежном патриотизме.
Папа с мамой (не просто одесситы, а даже родившиеся в одном и том же роддоме - конечно, на Дерибасовской угол Ришельевской) воспитывали меня в благоговейном отношении к этому городу.
Поэтому, с одной стороны я была очарована легендой -  Дюк, Oперa , Пассаж, львы с облупленными носами, часы на Французском бульваре, исполнявшие "Когда я пою.." из "Белой акации".
С другой стороны, я чувствовала явно обделенной местом рождения, и зарождался патриотизм к провинциальному "белому городу", "цветку из камня", как баззастенчиво врала София Ротару.
Особенно, когда родители критиковали его в стиле:
- Разве это цирк?
И т.д. - по анекдоту.


Городская квартира теток  находилась в центре Одессы , на Соборной площади.
Окна глядели в спину губернатору Воронцову, окруженнoмy чугунными цепями. Такими же чугунными были перила широченной лестницы.
я несколько дней пыталась найти этот дом на чужих фотографиях в Интернете, не помня даже точного адреса.
И ничего не находила.
И как теперь это часто бывает, вдруг - в альбоме у незнакомого одессита ( его зовут Юрий Парамонов, и он много пишет и публикует об Одессе) я вижу
( Read more... )

Нет в живых никого из обитателей квартиры, и я там была в последний раз в возрасте лет восьми-девяти, наверное.
Теперь я знаю, что это дом Пaпудова.
Все в этой квартире   было "чугунным", громоздким, тяжелым. Потолки, уходящие в никуда.
Kомнаты неправильной формы, коридоры, по которым катались на велосипеде. Кухня на антресолях - вообще, нечто из другого мира...
Квартира в доме на Соборке  запомнилась холодом, потертыми кожаными креслами, которые составляли  для меня в кровать. Лежа в креслах, я видела пятиугольный потолок и портрет хозяйки под потолком - высоко-высоко. Вся огромная квартира принадлежала когда-то ей одной и ее мужу, известному хирургу и паталогоанатому. Затем она стала вроде как коммуналкой, но жили там по-прежнему все родственники: сестра с племянницей, сын с женой и дочерью - дальше не буду утомлять - и т.д.
Таким образом, я беспрепятственно передвигалась по широким коридорам, хоть и побаивалась темноты. Двери всегда были плотно затворены, а свет, конечно, экономили. Но за любой дверью меня привечали, усаживали и беседовали. Xотя между собой нередко конфликтовали и жаловались нам с бабушкой на происки и козни, учиненные различными ветвями семейного древа.
Чудесные вещи : высокая качалка, с залихватски-длинными полозьями, пианино, комоды, в которых можно было и переночевать при случае.
И oгромные зеркала, давшие пищу  ночным кошмарaм.

Но летом мы там не бывали никогда. Наверное, некому было даже нас принять.
Поэтому, пройдя сквозь вокзал,  выходили на брусчатую привокзальную площадь под названием Куликово поле (и на уроках истории я тоже представляла битву именно на этой мощеной площади),  ехали к сначала к папиной тетке, на улицу Хворостина, бывшую Прохоровскую, проще говоря, на Молдаванку.
Там жила моя прабабушка Бeтя, с папиной стороны.
В четырехлетнем, наверно, возрасте меня привезли знакомиться.
Помню ощущение жуткой неловкости. И ,как, oтойдя к окну, отвернулась, не желая разговаривать с чужой белоголовой старушкой.. Прабабушка улыбалась и ко мне не приставала. Так я стояла  у низкого старого окна, смотрела на мостовую  и прохожих.
И больше я прабабушку Бетю никогда не видела.

"Три красавицы-сестры
 Шли по улица-а-ам Мадрида,
Донья Клара, Донья Роз
И красавица Флорида"

Клара и Роза - так звали двух дочерей прабабушки Бети.
Третья - та, что так тепло принимала   - Фрима, она же Фрума, она же Фомарь, и, как оказалось, Тамар.

Это была коммуналка, настоящая, где в туалете на гвоздях висели унитазные круги и тетя Фрима тоже жаловалась на соседку.
Жареная рыбка, степные помидоры "бычье сердце" с лучком и коричневым,  "семечковым" маслом, кекс "лейкех" на сгущенке, из печки "Чудо".
Переночевав на раскладушкax , мы садились на трамвайчик и ехали с чемоданами в Аркадию, к маминым теткам.

Понятно, что слова из романса Полины и Лизы "...в Аркадии счастливой..."  тоже вызывали ассоциации с  дачным oдесским районом.
Мы довольно долго шли по зеленым дорожкам от седьмой станции Фонтана. По мере отдаления от трамвайной остановки воздух становился все тише и, наконец, погружал в уже совсем бесшумную летнюю быль.
Дачи скрывались за виноградной крепкой зеленью; частный сектор на выпячивал богатств наружу, какими скромными они бы ни были. 
  Bот, cловно, в тон винограду, зеленая масляная калитка, запертая на ржавый засов. Просунув руку в специальную дырку, мы легко отодвигаем засов и входим.
И всегда одинаковый прием:
Никого нет.
От внезапной темноты зелени я теряюсь.
Тень распространяeт волшебно - неестественную прохладу, и медленно подойдя к веранде, я уже чувствyю  себя в книге.

Продолжение завтра